В сокровенном желаньи своём
быть хочу я высоким как Горы.
В беспокойном и шумном пути
быть хочу молчаливым, как Горы.
Утро белого дня хочу первым встречать
просветлённо, как Горы.
Для измены и лжи
быть хочу неприступным, как Горы. (С)

Мы живём в одном из самых красивых и чудесных мест на земле, но зачастую сами не понимаем и не ценим этого. У нас есть исключительное право говорить, что это наш Байкал, наши степи, наша тайга, наши долины и наши горы — это наш край, где легенды переплетаются с былью, где все ещё существуют великие духи природы, где человек может быть единым целым со своей землёй.
Природа вокруг нас живёт своей жизнью: у каждой речки, у каждой горы есть свой характер и своя история, и конечно, тут всеми правит любовь. Впрочем, все как у нас.

На границе Тункинской и Окинской долин живут горы-великаны (по нашим меркам), достигающие трёх тысяч метров над уровнем моря. Некоторых из них я неплохо знаю и хотела бы рассказать одну историю, которую поведали мне местные синички, а быль это или сказка — неизвестно.

В последнее время я зачастила в гости к горе Хулугайме и мне стало интересно, откуда у неё это название. Когда шла по тропе наверх, то услышала как стая птиц задорно щебетала дразнилку: «Ху-лу-гайма, Ху-лу-гайма, что своровано, отдай нам!». В ответ раззадоренная гора дунула на верхушки деревьев и птички с гомоном разлетелись, но осталась одна синица, которая мне и рассказала, почему эту гору стали так называть.

В одной из семей Саянских гор на окраине хребта родились две сестрички: старшая и младшая. Они были очень дружны в детстве, хотя и различались по характеру. Старшая была замкнутой, неразговорчивой, а вторая весёлой и беззаботной, но вместе они дополняли друг друга и были любимицами Вечно-синего неба. Но время шло и старшая сестричка выросла высокой и статной горой, она была по-своему красива, но не умела преподнести свою красоту, так как была к тому же и очень стеснительной. Однажды летним утром она вышла на двор покормить скотину, да так и замерла: на западе за хребтом в высокой траве лежал синеокий Хубсугул и играл на морин-хуре. Она давно слышала эту волнующую музыку, но не могла, пока была маленькой, заглянуть за хребет. И вот она увидела Его! И влюбилась, влюбилась всем сердцем, беззаветно и, пожалуй, навсегда. А Хубсугул лежал в траве, не замечая никого, и пускал солнечные зайчики зеркалом своих вод.

С тех пор старшая сестрица стала сама не своя. Она целыми днями пропадала на улице, тайком любуясь красавцем Хубсугулом, забросив все домашние дела, а по ночам шила нарядное платье. Младшей сестричке было жуть как любопытно, в кого там влюбилась старшая (а слухи об этом уже поползли по всем окрестным долинам) и она все пыталась подпрыгнуть повыше и заглянуть через забор родительского дома, ей осталось всего пару сотен метров дорасти.

И вот к осени старшая дошила своё золотое платье и повесила его на дверь, чтоб утром надеть и удивить возлюбленного. Но младшая, хитрюга, следила за своей сестрой и прокралась к ней в комнату, когда та под утро уснула счастливым сном. Разбойница надела платье — оно было ей чуть великовато — и на рассвете выскочила из дома и побежала на запад, она ведь наконец подросла и смогла увидеть красивого парня, покорившего сердце сестры. Нет, она не влюбилась в Хубсугула, просто хотела, чтобы все на свете принадлежало только ей. Не вините её, она была избалованной девчонкой, отхончиком.

Она выбежала со двора и стала крутиться перед красавцем, весело выкрикивая, мол, посмотри, какая я красивая, не то что моя серая сестра! От этого шума старшая проснулась и с ужасом заметила, что платья нет, выглянула в окно и увидела сестренку. Та словно безумная скакала и кружилась, спотыкаясь о длинный подол украденного платья. Старшая сестрица, разозлившись, выбежала из дома с криком: «Разбойница, воровка, верни платье, воровка!». Выбежала со сна разлохмаченная, в домашнем, на виду у всей долины и её возлюбленного — позор! Опустилась на крыльцо, закрыв лицо ладонями и разрыдалась, приговаривая: «Воровка, зачем ты так поступила, воровка…».
» Хулугайма» — воровка по-бурятски. С той поры младшую так и зовут.

А старшая стала после того случая ещё угрюмей, построила отдельный двор и вырыла глубокий ров между своим домом и домом сестры, застелила тропы непролазным кустарником, обложила заборы крупным непроходимым камнем — курумом. Её так и прозвали — Хурума.

Она отвернулась от Хубсугула, но по-прежнему любит его. И будет любить всю свою долгую, почти вечную, горную жизнь, так бывает.

Нет, не думайте, что синеокий Хубсугул ловелас, он ведь искренне жалеет Хуруму, но не может ответить ей взаимностью. Он все ей объяснил: «Девчонки вы мои, Хурума и Хулугайма, я же вас с детства знаю, вы мне как младшие сестрички. Хурума, милая, ты прости меня, я ж не знал, что ты можешь так полюбить. Вот посмотри на свою младшенькую, та уже кружит головы всем окрестным пикам. Хотя я тебя понимаю, я ведь тоже полюбил навеки. Сердце моё навсегда отдано гордой Мунку-Сардык, навсегда…».
—
— Хубсугул влюблён в Мунку? — спросила я у синицы.
— Конечно! Все знают об этом! Вот, послушай…

Хубсугул и Мунку-Сардык давно обвенчаны, их сердца находятся на дне озера и скованы прочными узами. Долго влюблённый Хубсугул добивался сердца гордой и неприступной Вечно-Белой царицы, никто не верил, что ему удастся даже толику её внимания на себя привлечь. Но он поселился подле её двора и каждый день в течении нескольких веков играл ей на Морин-хуре, воспевая вечную красоту. И вот однажды Мунку бросила на него свой царственный взгляд и… улыбнулась. Хубсугул застыл зеркалом у её ног. И красавица отдала ему своё сердце. Порой тихим летним днём Мунку смотрится в зеркало вод и расчесывает свои длинные волосы, чистит до блеска брошки ледников, поправляет снежную корону. И видит, как на дне бьются два их сердца, её и Хубсугула. А тот замирает от бесконечной любви, трогает ладошкой место, где стучат сердца и тихонько плачет от счастья. Так бывает.
—
— А что же Хулугайма? — спросила я у птички.
— Тю-тюю, Хулугайма она и есть Хулугайма. Варначка! Вон, ветер-почтальон потерял уже голову от неё, так и вьётся вокруг.

И точно, как не пойду в гости к Хулугайме, так застаю привязанными у коновязи её двора серых коней почтальона-ветра, их длинные серебристые гривы клубами вьются по земле. Ветреная она девчонка, Хулугайма. Все косится на Мунку, сравнивает себя с нею. Но надо отдать должное её гостеприимности. Несмотря на своё величие, она с радостью пускает к себе в гости и людей, любит поболтать со всеми, похвастаться подарками от женихов.
А Хурума стоит чуть подальше, в сторонке, такая же тихая и суровая. Людей не любит, закрывается снежной шалью. Но привечает всякую лесную живность — следов на её склонах видимо-невидимо! И медвежьи, и козьи, и сохатиные. И каждому-то она за ушком почешет, ласковое слово шепнёт, каждому местечко укромное найдёт, каждого угостит из своего огорода ягодкой да шишкой кедровой. Не лезьте к ней.
Только поздней весной Хурума снимает снежную шапку, да распускает свои длинные косы. Красивая она так-то.
—
— Косы? — удивилась я.
— Косы, косы! Ручьями и речками они вьются. Мы так и поем: «Хурума, Хурума, дай водички из косички!». Да только вот дядька её, нойон Тункинской долины — Иркут, все забирает их.
— Как забирает? Расскажи!

Ну, это все знают. Иркут, он же когда молодой был, влюбился в Ангару, дочь Байкала, да отправился свататься к ним. А она от ворот поворот, да сбежала к Красноярскому жениху Енисею. Давно это было, очень давно. Но с той поры Иркут собирает по весне дань со всех окрестных гор в виде их кос да вьёт из них веревку, чтоб заарканить беглянку-Ангару. Скачет по всей долине на своём коне, только брызги летят из-под копыт, распустит серебристые кудри, да крутит веревку на руку. А как поближе к возлюбленной Ангаре подберется, так спешится и пойдёт крадучись, но увидев красавицу, выпускает веревку из рук — не поймать ему её, уже не поймать. Видишь, и так бывает.

— Неужто это все правда?
— Тю-тю-тю. Хочешь верь, хочешь — не верь. А я полетела, меня жених мой ждёт. А что ты хотела? — Весна!

Ольга Т.